Песни мертвых соловьев - Страница 5

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Это была осень пятьдесят шестого года. Дождливая, слякотная. Мы нарыли информацию о ценном товаре, разгруженном совсем недавно в лавке на Овражной. Партия сигарет с фильтром, настоящих, хороший табак в тонкой бумаге, два тюка. Источник был надежный. Но действовать следовало незамедлительно, товар предназначался не для розничной продажи и, по слухам, ожидал скорой отправки в Муром.

Валет уже неделю как махнул в Сергач, улаживать расклеившиеся дела со своими поставщиками, и вернуться должен был не раньше чем через три дня. Ждать его означало упустить весомый куш, шанс на который выпадает не так часто. Мы решили действовать. Кое-как прощупали лавку, проследили за хозяином и той же ночью, уверившись в собственных силах, пошли на дело.

Овражная улица располагалась на краю тихого, когда-то дачного района, где и сейчас большую часть времени царили покой да благодать. Питейных заведений там не было, контингент, как на подбор, из приличных. Сколь-либо оживленных мест наблюдалось всего два: свиноферма, дававшая работу большей части здешних обитателей, и та самая лавка, в которой товара ценнее гречневой крупы сроду не водилось.

С замком черного хода пришлось повозиться чуть дольше обычного, но ловким пальцам Крикуна особых проблем его механизм не доставил. Дверь распахивалась наружу. Предварительно смазав петли, мы приоткрыли ее до небольшого зазора, через который была хорошо видна стальная леска, тянущаяся в глубь помещения. На противоположном конце такой лесочки чаще всего располагался дробовик с УСМ куркового типа, реже – кустарный ПП. При первом открытии двери, когда хозяин выходил из дома, осуществлялся взвод. При втором открытии – спуск. Хитрая система тяг и грузов, прилаженная к самострелу, называлась «паутинкой». Такая охранная система была весьма популярна среди обывателей, радеющих за личное имущество, даже несмотря на несколько смертей, вызванных забывчивостью. С боевого дежурства «паутинка» снималась секретной тягой, но можно было обойтись и кусачками. Главное – помнить о том, что спуск осуществляется не только при натяжении лески, но и при ее ослаблении. Посему обрезанный конец следовало надежно зафиксировать, пока самострел не будет обезврежен. Проделать это в одиночку – задача не из легких, но вчетвером – элементарно. К тому же наличие взведенной «паутинки» являлось верным признаком того, что хозяин отсутствует, а дробовик или тем более ПП сами по себе были неплохими трофеями. Со временем популярность этого чуда техники сошла на нет. Плохую службу ему сослужили множащиеся самоубийства по неосторожности и рассказы потерпевших, оканчивающиеся примерно так: «И ты ж подумай, ни хера больше, суки, не взяли, а дрободан мой любимый, что в самостреле приладил, унесли!»

Внутри было тихо и темно. Хотя темнота – понятие относительное. Для меня она выражается в легкой размытости картины мира, чьи цвета поблекли, а тени сгладились. Осознание того, что для остальных темнота граничит со слепотой, далось нелегко. Зато сколько потом было радости, когда я ночью наблюдал за домочадцами и оставался невидим. Правда, получалось не всегда. Чувство темноты, умение оценивать ее степень, пришло позже. Со временем я выяснил, что там, где мне видны не все детали, другие видят лишь контуры, а там, где лишь контуры вижу я, другие абсолютно слепы.

Мы, оставив Репу на стреме, прошли в лавку. С самострелом решили повременить. Быстренько обшмонали прилавок, напихали в карманы сахара и двинулись к подсобке. Как говорят в таких случаях, ничто не предвещало…

– А ну на пол, бля!!! Суки! Перестреляю к херам!

Никогда не страдал излишней впечатлительностью, но в тот раз едва не обосрался. Даже видя все вокруг, не сразу сообразил, куда бежать. А уж мои подслеповатые коллеги и вовсе растерялись. Фара, охнув, ломанулся в стену. Крикун шарахнулся назад, споткнулся о ящики и грохнулся на жопу. Что происходило дальше в наполненной бешеными воплями лавке, я уже не застал, летел сломя голову прочь, не разбирая дороги, шлепая по слякотному месиву. Остановился только возле двери нашего дома-бункера. Мне открыл Репа, мокрый и запыхавшийся. Через минуту подоспел Фара. А Крикуна все не было. Не появился он и через час, и через два. Ждать становилось все тяжелее. Отсутствие товарища тяготило. Но еще больше тяготило всех опасение, что Крикун расколется и сдаст подельников, что неминуемо обернулось бы крупными неприятностями. Мы вскрыли лабаз на территории Потерянных. По всем понятиям данный инцидент проходил как крысятничество.

«Не гадь, где спишь», – говорил Валет. Сам он нарушал этот принцип только в особых случаях, когда риск оправдывался величиной куша, и к делам таким подходил с удвоенной осторожностью. Мы же затратили на разработку полтора дня, сунулись неподготовленными, засветились, потеряли Крикуна… Даже если это не дойдет до Потерянных, страшно было подумать, что с нами сделает Валет, когда вернется.

Стук в дверь раздался под утро. Я подтащил табурет, взгромоздился на него и ухватил задвижку. Фара сунул в бойницу стволы обреза. Мы переглянулись, ни слова не говоря, кивнули друг другу, и я чуть приоткрыл смотровую щель.

– Кто там?

Ответа не последовало. Через крохотный проем виден был только пустой предбанник.

– Кто, спрашиваю?

Опять тишина.

– Чего надо? – подал голос Фара, стараясь придать ему басовитости. – Товара нет. Через три дня приходи.

Внизу, за дверью, послышались стоны и постукивание.

– Крикун? – боязливо спросил подошедший Репа.

В ответ раздалось неразборчивое бормотание на «собачьем».